Вечная память?
«Высочайшая честь, о которой мужчина может только мечтать, – это возможность заслонить своим телом любимый дом от того опустошения, которое приносит война».
Мы сидели с тестем в ограде могилы, возле металлического, грубо сваренного надгробья.
– Вот тут , похлопал тесть по горячему от майского солнца металлу, они и лежат!
Металл гулко отозвался.
Мы помолчали. Степной ветер, налетевший с дельты Дона, взъерошил Василичу седые волосы.
После войны, далеко после войны, местные казаки по плавням бойцов находили, – продолжил он рассказ.
Последнего бойца нашли в году шестьдесят втором... Говорят, что без малого полтораста душ тут похоронено – все безымянные...
... С тех пор прошло пять лет. Сменилась как старая кожа работа и стала разъездной. В какой то момент по работе стало необходимо ездить через этот небольшой поселок – практически уже окраина Ростов–на–Дону, Левенцовка.
Утром, проезжая мимо знакомого поворота, я остановился на обочине, вылез и расталкивая траву пошел к кладбищу. За пять лет оно сильно разрослось и расползлось вдоль дороги, подходя в плотную к дорожному скосу, обросло невысокими деревьями и кустами сирени.
У крайних могил остановился и стал выискивать в бушующей зеленым Жизни знакомые очертания памятников. Ничего. Нет – то ли скрывал кустарник, то ли в процессе роста кладбища... оказалась ненужной безымянная могила?
Я в растерянности бродил туда–сюда, пока не заметил приоткрытую калитку. Ну конечно – же – вот она, открытая как и тогда пять лет назад!
Уезжая тогда, мы пытались с тестем закрыть ее – но то ли от ржавчины в петлях, то ли от некой мистики... закрыть ее мы не смогли. Так она и осталась – открытой.
Открытой была она и сейчас – словно приглашая зайти и помянуть Неизвестных и Безымянных.
Внутри все было попрежнему. Только безудержная и всеядная жизнь насадила свои правила безжалостной Смерти, выгнав жадными соками из щедро политой и накормленной земли кусты сирени между памятниками и акацию в углу обшарпанной оградки.
Удивительно – но факт. Кладбище отсекает не вечное, например шум дороги в пятидесяти метрах, людской гомон. Но оставляет более или менее вечное – солнечный свет, блеск вод Мертвого Донца под правобережным взгорьем, шум ветра и степных трав.
Я сел около проржавевшего бока надгробия,лицом к такой же простой пирамидке с красной звездой на шпиле.
Я приехал – а кому?
Мы «странные люди». Гордимся деяниями предков – но весьма своеобразно. 9 мая, г. Ростов–на–Дону, центральная площадь Театральная. Колышется людское море, охватив как кистями строгие, выверенные воинские коробочки–каре. Ветер рвет флаги, уносит в синее и безоблачное грозди воздушных шаров. Ровно так же он рвет еле различимый хрип динамиков, через которые, некто мордатые, нет «плотносложенные» пытаются докричаться до народа. Единый порыв, единение так сказать – верхи и низы хотят и вместе! Вот он этот час – вокруг коробок суровых мальчиков, с ППШ в руках, «тех еще» плащпалатках и «дедовых» СШ–43... ветер рвет очень правильные и очень «громкие» слова – «Все, как один!... не жалея себя! Шли в бой!... длилась страшная... миллионами жизней!»
И наконец – «святой подвиг, навечно останется в наших сердцах!»
И уже под аминь – «никто не забыт, ничто не забыто».
И под вздохи меди, суровые мальчики, держа не игрушечные автоматы, чеканят сапогами шаг по площади мимо толпы, мимо трибуны почетных гостей, где ветераны сидят пониже, а почетные – повыше.
Люди давят из задних рядов вперед, тянут шеи стараясь увидеть суровых мальчиков...
Все – прошли, момент единения практически прошел. «Почетные» садятся в свои джипы и страшные, абсолютно черные машины, отгораживаясь такими же черными стеклами от действительности, и погружаясь после марева, людской круговерти и орудийных залпов салюта в уютный искусственный микроклимат.
Народ расходится – рядом детский парк с взрослыми аттракционами, ведут оставшихся в живых ветеранов по автобусам.
Мы идем с сынишкой, на голове которого простая армейская пилотка. Своей лопоухостью, пилоткой, светловолосостью он привлекает внимание женщины с двумя орденами Красного знамени на груди. На ее глазах слезы и она дарит Сашке букет тюльпанов и воздушный шарик. Мы благодарим ее и сворачиваем на Пушкинскую, по которой бурлит выливающейся с площади поток людей.
«С праздником!» – слышится со всех сторон.
«Мы победили! Ура!» – кричит гламурно заточенная молодежь.
Идет в потоке поколение «победителей»!
Увольте! Не знаю как назвать эту толпу объединенную этим праздником – Господа? Товарищи?
Мы победили? Нет! Это ОНИ победили! Вот эти старики которых сейчас накормят, повозят по городу, развезут по домам и забудут до следующего праздника! Это победили ОНИ – вот эти безымянные и неизвестные, эти поименно перечисленные на обелисках и «застрявшие» бумагой в архивах.
Переходим Крепостную улицу. Мимо едет кавалькада машин с Георгиевскими лентами на антеннах и «мордатыми» вылезшими в оконные проемы, размахивающими флагами и орущими – «Ура! Россия! Мы победили!»
На Ростовской набережной аншлаг – очереди всюду. Покататься на пароходиках по Дону, кафешки, тиры – все переполнено. Людскому морю под стать цены в «прибрежных» забегаловках и выносных сортирах. Пока «коммерсы» на своих машинах носятся по городу и орут – «Мы победили!», равнодушные поставленные ими люди стригут по их же заданию бабло с потомков «победителей», тройной, а то и четвертной наценкой.
Праздник продолжался, единение было утраченное после парада, нахлынуло с новой силой – пиво текло реками, облитые потом шашлычники не успевали подносить пожаренное мясо элегантным официанткам, с таким же рвением, как уставший и прокопченный подносчик боеприпасов снует между землянкой пункта боепитания и огневой позицией расчета пулемета Максим.
Мы победили!
Я сидел возле могилы и мне не хотелось отсюда уходить. Мне было легко, как будто я был среди своих. Своих, защищавших ту страну в которой родился и вырос я. Среди своих, которые защищая ее не делали различия в национальности тех, кого защищают. Они просто пришли сюда – русские, казахи, дагестанцы, украинцы, грузины – все, кто был неким единым и освободив Ростов легли здесь, в Левенцовке.
Праздник победы обошел их безымянных и неизвестных стороной. Когда они погибали здесь, я более чем уверен, не думали о нашей благодарности. Им было достаточно, что мы будем жить – их продолжением. Они вряд ли задумывались о том как мы будем жить после.
Они отдали себя без остатка, не заморачиваясь всем этим – национальностями, религиями, богатством, бедностью, размером банковского счета.
Так почему мы не помним о нашем долге?
Мы странные люди. Индивидуалисты. И общество строим такое – же потребительское. Помним собственных предков, любим и уважаем машины, квартиры и дачи.
Мы странные люди, для которых мишура и пена на волне жизни важнее вечного.
Тогда, произнося слова «Вечная память», какой смысл мы в них вкладываем?
На набережной разрывая радостный гул голосов, мотив «Смуглянки» сменил знакомый голос с хрипотцой:
«У братских могил нет заплаканных вдов –
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!»
Эх Владимир Семенович... Сюда давно никто не ходит...
Роберт Хайнлайн
Мы сидели с тестем в ограде могилы, возле металлического, грубо сваренного надгробья.
– Вот тут , похлопал тесть по горячему от майского солнца металлу, они и лежат!
Металл гулко отозвался.
Мы помолчали. Степной ветер, налетевший с дельты Дона, взъерошил Василичу седые волосы.
После войны, далеко после войны, местные казаки по плавням бойцов находили, – продолжил он рассказ.
Последнего бойца нашли в году шестьдесят втором... Говорят, что без малого полтораста душ тут похоронено – все безымянные...
... С тех пор прошло пять лет. Сменилась как старая кожа работа и стала разъездной. В какой то момент по работе стало необходимо ездить через этот небольшой поселок – практически уже окраина Ростов–на–Дону, Левенцовка.
Утром, проезжая мимо знакомого поворота, я остановился на обочине, вылез и расталкивая траву пошел к кладбищу. За пять лет оно сильно разрослось и расползлось вдоль дороги, подходя в плотную к дорожному скосу, обросло невысокими деревьями и кустами сирени.
У крайних могил остановился и стал выискивать в бушующей зеленым Жизни знакомые очертания памятников. Ничего. Нет – то ли скрывал кустарник, то ли в процессе роста кладбища... оказалась ненужной безымянная могила?
Я в растерянности бродил туда–сюда, пока не заметил приоткрытую калитку. Ну конечно – же – вот она, открытая как и тогда пять лет назад!
Уезжая тогда, мы пытались с тестем закрыть ее – но то ли от ржавчины в петлях, то ли от некой мистики... закрыть ее мы не смогли. Так она и осталась – открытой.
Открытой была она и сейчас – словно приглашая зайти и помянуть Неизвестных и Безымянных.
Внутри все было попрежнему. Только безудержная и всеядная жизнь насадила свои правила безжалостной Смерти, выгнав жадными соками из щедро политой и накормленной земли кусты сирени между памятниками и акацию в углу обшарпанной оградки.
Удивительно – но факт. Кладбище отсекает не вечное, например шум дороги в пятидесяти метрах, людской гомон. Но оставляет более или менее вечное – солнечный свет, блеск вод Мертвого Донца под правобережным взгорьем, шум ветра и степных трав.
Я сел около проржавевшего бока надгробия,лицом к такой же простой пирамидке с красной звездой на шпиле.
Я приехал – а кому?
Мы «странные люди». Гордимся деяниями предков – но весьма своеобразно. 9 мая, г. Ростов–на–Дону, центральная площадь Театральная. Колышется людское море, охватив как кистями строгие, выверенные воинские коробочки–каре. Ветер рвет флаги, уносит в синее и безоблачное грозди воздушных шаров. Ровно так же он рвет еле различимый хрип динамиков, через которые, некто мордатые, нет «плотносложенные» пытаются докричаться до народа. Единый порыв, единение так сказать – верхи и низы хотят и вместе! Вот он этот час – вокруг коробок суровых мальчиков, с ППШ в руках, «тех еще» плащпалатках и «дедовых» СШ–43... ветер рвет очень правильные и очень «громкие» слова – «Все, как один!... не жалея себя! Шли в бой!... длилась страшная... миллионами жизней!»
И наконец – «святой подвиг, навечно останется в наших сердцах!»
И уже под аминь – «никто не забыт, ничто не забыто».
И под вздохи меди, суровые мальчики, держа не игрушечные автоматы, чеканят сапогами шаг по площади мимо толпы, мимо трибуны почетных гостей, где ветераны сидят пониже, а почетные – повыше.
Люди давят из задних рядов вперед, тянут шеи стараясь увидеть суровых мальчиков...
Все – прошли, момент единения практически прошел. «Почетные» садятся в свои джипы и страшные, абсолютно черные машины, отгораживаясь такими же черными стеклами от действительности, и погружаясь после марева, людской круговерти и орудийных залпов салюта в уютный искусственный микроклимат.
Народ расходится – рядом детский парк с взрослыми аттракционами, ведут оставшихся в живых ветеранов по автобусам.
Мы идем с сынишкой, на голове которого простая армейская пилотка. Своей лопоухостью, пилоткой, светловолосостью он привлекает внимание женщины с двумя орденами Красного знамени на груди. На ее глазах слезы и она дарит Сашке букет тюльпанов и воздушный шарик. Мы благодарим ее и сворачиваем на Пушкинскую, по которой бурлит выливающейся с площади поток людей.
«С праздником!» – слышится со всех сторон.
«Мы победили! Ура!» – кричит гламурно заточенная молодежь.
Идет в потоке поколение «победителей»!
Увольте! Не знаю как назвать эту толпу объединенную этим праздником – Господа? Товарищи?
Мы победили? Нет! Это ОНИ победили! Вот эти старики которых сейчас накормят, повозят по городу, развезут по домам и забудут до следующего праздника! Это победили ОНИ – вот эти безымянные и неизвестные, эти поименно перечисленные на обелисках и «застрявшие» бумагой в архивах.
Переходим Крепостную улицу. Мимо едет кавалькада машин с Георгиевскими лентами на антеннах и «мордатыми» вылезшими в оконные проемы, размахивающими флагами и орущими – «Ура! Россия! Мы победили!»
На Ростовской набережной аншлаг – очереди всюду. Покататься на пароходиках по Дону, кафешки, тиры – все переполнено. Людскому морю под стать цены в «прибрежных» забегаловках и выносных сортирах. Пока «коммерсы» на своих машинах носятся по городу и орут – «Мы победили!», равнодушные поставленные ими люди стригут по их же заданию бабло с потомков «победителей», тройной, а то и четвертной наценкой.
Праздник продолжался, единение было утраченное после парада, нахлынуло с новой силой – пиво текло реками, облитые потом шашлычники не успевали подносить пожаренное мясо элегантным официанткам, с таким же рвением, как уставший и прокопченный подносчик боеприпасов снует между землянкой пункта боепитания и огневой позицией расчета пулемета Максим.
Мы победили!
Я сидел возле могилы и мне не хотелось отсюда уходить. Мне было легко, как будто я был среди своих. Своих, защищавших ту страну в которой родился и вырос я. Среди своих, которые защищая ее не делали различия в национальности тех, кого защищают. Они просто пришли сюда – русские, казахи, дагестанцы, украинцы, грузины – все, кто был неким единым и освободив Ростов легли здесь, в Левенцовке.
Праздник победы обошел их безымянных и неизвестных стороной. Когда они погибали здесь, я более чем уверен, не думали о нашей благодарности. Им было достаточно, что мы будем жить – их продолжением. Они вряд ли задумывались о том как мы будем жить после.
Они отдали себя без остатка, не заморачиваясь всем этим – национальностями, религиями, богатством, бедностью, размером банковского счета.
Так почему мы не помним о нашем долге?
Мы странные люди. Индивидуалисты. И общество строим такое – же потребительское. Помним собственных предков, любим и уважаем машины, квартиры и дачи.
Мы странные люди, для которых мишура и пена на волне жизни важнее вечного.
Тогда, произнося слова «Вечная память», какой смысл мы в них вкладываем?
На набережной разрывая радостный гул голосов, мотив «Смуглянки» сменил знакомый голос с хрипотцой:
«У братских могил нет заплаканных вдов –
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!»
Эх Владимир Семенович... Сюда давно никто не ходит...
Роберт Хайнлайн