Военно-историческая библиотека "Победа"

Конец Дугова

 
 
Гуляет метель по заснувшей Покровке. От плетня к плетню разбежались сугробы, расчиркали улицу ухабистой рябью, и похожа она на собранный в гармошку сапог. Где–то за околицей, под небольшим стожком, надрывно воет сука над замерзшими щенятами, и вой ее, сливаясь с воем пурги, уносится далеко в степь, за перевал. Спит деревня. Тоскливо и жутко. Темно. Лишь в окнах Корнеевой избы одиноко и тускло мигает огонек. Лежит Корней на топчане, грузный, мешковатый, и слушает, как стонет под дверью вьюжная ночь. В избе холодно, на косяках настыл иней. Корней кутается в тулуп – не хочется вставать, не хочется топить печь, лень даже почесать за ухом. Надломила его жизнь, согнула, а какой мужичище был – на всю деревню силач!.. Бывало, как подушки, носил под мышками кули с мукой, а теперь впору хоть посошок бери. Надломила: отобрала жену, сына, а потом и дочь – последнюю радость.

Беда навалилась на мужика как–то сразу. Суховеи повыжгли хлеба – в пригоршне принес домой Корней урожай со своей полоски. Пришлось продавать скот и прикупать хлеб. По пустым ларям бегали мыши, а тут – к одному несчастью другое – захворала жена, зачахла. Пригласил Корней попа – заплатил, пригласил знахарку – заплатил, но не помогли ни молитвы, ни заговоры, выжелтила ее смерть и увела с собой на погост по размякшей весенней дороге. В тот же год забрали в солдаты сына и угнали на фронт. Осенью получил Корней известие, что погиб его сын за царя–батюшку и похоронен где–то на крутом берегу Дуная. Чужие ветры обдувают серый могильный холмик, незнакомые травы шепчутся над головой, не своя, не родная, ворчит под обрывом студеная вода.

А дочь Наташу похоронил Корней у себя на огороде. Это случилось в пасмурный осенний день, когда в деревню пришли казаки. Привел их капитан Дугов. Остановился он со своим штабом напротив Корнеевой избы, у богача Спиридонова. Наташа у них коров доила. Приглянулась девка капитану, завел он ее к себе, хотел надругаться, да не удалось – впилась Наташа зубами в дуговский подбородок... Убил ее капитан. Убил и велел Корнею закопать на огороде и заборонить...

Бушует за окпом вьюга, стонет. Корней прислушивается, и кажется ему, что кто–то стучит в дверь. Отвернул полу тулупа – стучит. Нехотя поднялся, подошел к двери:

Кто?

Это я – Никифор, открой!

Корней отодвинул засов. В избу вошел горбоносый сутулый мужик в потертом полушубке, опоясанный бечевкой. Сняв шапку и стряхнув с полушубка снег, пробасил:

Ну и метет нынче!..

Никифор жил на краю деревни. У пего было свое горе. Восемь едоков – мал мала меньше – лежат в избе на полатях. Трудно кормить мужику такую семью. Пока была лошаденка – еще ничего, кое–как сводил концы с концами. Увели ее из конюшни казаки Дугова да еще вдобавок и овес весь выгребли. Хоть по миру посылай теперь детишек – пухнут с голоду.

– Ты чего в ночь? Беда какая?

– Нет, Корней, не беда. Садись, расскажу по порядку. Красные у меня в избе, двое. С винтовками. И пулемет с собой привезли.

– Ну?..

– Одного–то я знаю, с хутора Бередихина...

– Ну?..

– Послали они меня собирать мужиков. Опять Дугов с казаками сюда идет. В Китай целит, сволочь. Надо задержать его здесь, покуда красный отряд подойдет.

– Дугов, Дугов!..


Корней зло прищурил глаза. Оп смотрел на окно. Черпая покосившаяся рама напоминала зигзаги бороны. И Корней словно не в избе, а у себя на огороде. Низко плывет холщовое небо, шуршит ветерок в кукурузных стеблях. К стене сарая прислонена борона. «Бери!..» – кричит казак и рывком толкает Корнея на борону. Неподалеку, топча сапогами капусту, стоит капитан Дугов в окружении казаков. «Впрягай его в борону!.. – орет он на Корнея. – Борони свое семя, мужичье отродье!» Под свист плеток разборанивает свежий могильный холмик Корней, где только что была похоронена дочка...

Качнулся Корней, открыл глаза – снова перед ним только оконная рама...

Топор али вилы прихвати с собой и – ко мне. У меня собираемся, – надевая шапку, сказал Никифор. – А я побегу дальше!..

Ладно, прихвачу!

Никифор ушел. Корней подпоясал тулуп и отправился в сарай. Долго шарил по углам, отыскивая вилы, и наткнулся на борону. Шершавой ладонью провел по холодным зубьям. «Прихвачу!.. Ладно, прихвачу!..» Он вытащил борону на улицу, прихватил кушаком и поволок к Никифоровой избе.

– 2 –

Глухо хлопают ставни. Каждый стук, словно выстрел, заставляет вздрагивать капитана Дугова. Он сидит за столом, подперев ладонями подбородок, мрачно смотрит на исчерченный лист бумаги. Это карта, составленная им по памяти. Черные жгутики дорог, серые квадраты хуторов, деревень... Еще недавно все здесь трепетало перед капитаном: хуторяне подводили скакунов, богатые мужики дарили попоны, землю нюхала голытьба в поклонах, а теперь, – как тать, он должен бежать отсюда. Бежать!..

Дрожит пламя догорающей свечи. Серые складки накинутого на плечи кителя витыми казацкими плетками сбегают вниз. Дугов гребнем запустил пальцы в волосы. На стене качнулась сутуловатая тень капитана и застыла с крестом от сплетенных с волосами пальцев над головой.

Красные здесь, – тихо, как бы для себя, проговорил капитан и ткнул карандашом в квадрат. – Обойти они нас не могут, по бездорожью не пройдешь – снега. Значит, в Покровке их нет. На Покровку и – в Китай!..

На лавке, привалившись к стене, стонет молодой хорунжий. Его черные отмороженные щеки содрогаются, как студень. Рука лежит на кобуре маузера. Он сверлит глазами широкую спину капитана.

Скворецкий! – полуобернувшись, окликнул хорунжего Дугов.

Хорунжий встал:

– Не могу, господин капитан, не могу! Нет больше сил!..

– Не малодушничайте, хорунжий. Подойдите сюда и взгляните на карту: еще один переход, а там – желтый Пекин, мандарины!..

– Н–не м–могу!


Хорунжий рванул китель, медные пуговицы рассыпались по полу. Он выхватил маузер и стремительно выбежал на улицу.

Рвет ставни с петель ветер, снег белой пеной кружится в ночном окне. Капитан снова склонился над картой. Сын земского чиновника, он страстно мечтал стать генералом, получить где–нибудь под Калугой имение, потом уйти в отставку и травить по полям зайцев. Лопнула мечта, разлетелась. Он всего лишь капитан – ни генеральских аксельбантов, ни калужского имения, а вьюжная дорога и злые, угрюмые лица казаков...

В комнату вошел урядник:

– Господин капитан, хорунжий застрелился!

– Что–о?

– Хорунжий, господин капитан, застрелился! Капитан насупил брови:

– Кто видел?

– Никто.

– Затащи его в сарай, запри и – зубы на замок! Выполняй!


Урядник козырнул, щелкнул каблуками, но продолжал стоять на месте, он что–то хотел сказать, и капитан по его взгляду понял – что. Опять ушли казаки. Последнее время они уходили от Дугова группами по десять, а иногда и двадцать человек. Уходили во время ночных привалов. Нет, капитан не хочет слышать эту весть. Ему нужны люди, нужны, чтобы вырваться из кольца, перейти границу, а там – пусть разбегаются куда хотят. Там он покинет их сам.

– Выполняй!..

Всю ночь бушевала метель, всю ночь не спал Дугов. Под утро, когда стих ветер, он вывел остатки банды с хутора Бередихина и направился на Покровку.

Стелется к горизонту чистая, без единого пятнышка снежная равнина, отдыхает под голубым небом, искрясь, впитывая синеву. Разрезая ее, траурной лентой движутся по проселку дуговские казаки. Они едут молча, кутаются в башлыки, греют руки под конскими гривами. Шуршат о седла настывшие шинели, инеем покрылись сабли. Тишина, только хруст снега под копытами казацких коней.

Далеко позади остался хутор. Дугов подгоняет вороного, уверен – в Покровке красных нет. Но все же выслал вперед разведчиков.

Он был ошеломлен, когда разведчики доложили, что в Покровке засада. Привстав на стременах, он начал осматривать горизонт. Деревни еще не было видно – она скрывалась за холмом. Он оглянулся: хутор, только что покинутый им, отчетливо вырисовывался в двух полушариях бинокля. С хутора на рысях выезжала колонна конников. «Главные силы!.. Значит, в Покровке красных не больше десятка... – мысленно проговорил Дугов. – На прорыв!..» Он опустил бинокль, оглядел молчаливые ряды казаков: «Злые – пойдут!..»

Рысью! – И Дугов пришпорил вороного. Казаки двинулись за капитаном. Они обогнули холм.

Показалась деревня. Дугов выхватил из ножен саблю и, гикнув, пустил коня наметом.

Он слышал за спиной дробный топот копыт, видел низкие, вросшие в снег крестьянские избы. Все ближе и ближе деревня, вороной пластается над сугробами, разбороздившими дорогу. Капитан почти лежит на шее коня. Между ушей, как в мушке, прыгает пустая улица Покровки. С минуты на минуту грянет залп. Только бы не задела первая пуля, только бы мимо... а там – Пекин, желтый Пекин! «Стреляйте, что ли!..» Вот, вот она, крайняя изба, близко, совсем близко, еще скачок – два и... «Обманули, мерзавцы, – в Покровке никого нет!..» Дугов шпорит вороного: «Лети, лети, голубчик!» За коня он спокоен – не споткнется. Но конь споткнулся и со всего маху рухнул на дорогу. Капитан вылетел из седла и больно ударился о железный зуб. Вгорячах вскочил, чтобы отпрыгнуть в сторону – сомнут казаки, – и вдруг увидел: под ним борона, примороженная вверх зубьями. Рядом другая, третья... «Ловушка!..»

Назад! – заорал капитан.

Но в лицо уже дышит паром лошадиная морда. Дугова сбили с ног, отбросили, навалились... Из окна Никифоровой избы грянул пулемет. На миг увидел капитан голубое небо и – словно кто бросил на него черную попону...

Захлебываясь, строчил пулемет. Казаки в панике метались среди примороженных к дороге борон. Свистали нагайки, ржали кони, кричали раненые... Казаки кинулись в обход, по путь им преградили глубокие сугробы. А из–за холма, сверкая саблями, уже неслись на них в атаку красногвардейцы...

- 3 -

Пленных казаков погнали в деревню. Корней и Никифор подошли к убитому капитану. Дугов лежал лицом вверх, ноги его были придавлены конем, полушубок распахнут и на раздавленной груди – следы лошадиных подков и тупой конец прошедшего насквозь ржавого холодного зуба.

Корней перекрестился и снял шапку.

А. Ананьев
(Рассказ взят из книги «Забыть нельзя», Воениздат МО СССР, 1972)
Конец Дугова
Добавил:
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
  •