Мужество
– С пакетом в штаб!.. – бросил Скрипников красноармейцу–коноводу и вскочил в седло.
Надвигалась пасмурная ночь. Небо заволакивалось тучами. Впереди догорал закат. В лицо бил сухой, горьковатый, словно настоянный па полыни, степной ветер. Гнедой несся во весь опор, пластался над пыльной проселочной дорогой, по которой только что прошел обоз: десять подвод везли в Верный тяжелораненых сибиряков–батарейцев и командира обороны Сергея Макаровича Журавлева. Раненых сопровождала небольшая охрана, состоявшая из четырех верховых и семи пеших красноармейцев. Ехали медленно, часто останавливались, поправляли повязки, давали раненым пить.
Скрипников подгонял гнедого, словно торопился догнать обоз, но едва вдали, в вечерних сумерках, стали вырисовываться черным силуэтом подводы, круто осадил коня. Прислушался: далеко позади усиливалась стрельба. В густые винтовочные выстрелы все чаще и чаще вплетались пулеметные очереди; глухо, притуплено ухали орудия. «Опять штурмуют курган!.. Дурачье, лезут в лоб... С тыла, с тыла надо!..» Скрипников зло сплюнул, повернул коня и поскакал в степь...
– 2 –
Под Джаркентом шли ожесточенные бои. Вооруженные рабочие Верного и сибиряки-ополченцы стойко держали оборону. Одна за другой захлебывались атаки белоказачьих спешенных сотен. Наказной атаман Семиреченского войска генерал Кияшко бросал в бой последние резервы, но тщетно: седобородые казаки откатывались назад.
– Позор! – кричал генерал на толстого казачьего полковника, бегая взад и вперед по ковровой дорожке.
Полковник Чеботарев стоял навытяжку. Его когда–то блестящий мундир и великолепные шаровары с лампасами были выпачканы грязью и местами изорваны. На черной окладистой бороде запеклась кровь. Он только что прискакал с поля боя и доложил о неудавшейся атаке. Генерал Кияшко, низенький, лысеющий старик, известный на всю Россию зверским обращением со ссыльными на нерчинской каторге, подскочил к полковнику, сорвал с его плеч погоны и наотмашь ударил ими по щеке:
– В солдаты, сволочь!
Эсер Капский, элегантный мужчина средних лет, развалясь в кресле, жевал французскую сигарету. Черные усики шевелились под прямым носом, как два жучка, музыкальные пальцы выстукивали дробь.
– Не горячитесь, генерал, – проговорил он фальцетом. Он держался в разговорах с генералом покровительственного тона, так как все еще продолжал считать себя главой уже несуществующего Верненского временного правительства. Из Верного Капский бежал всего несколько месяцев назад, боясь быть повешенным. Генерал Кияшко недолюбливал этого краснобайствующего хлыща и терпел его при своем штабе только потому, что тот бывал ему подчас необходим: выступал с речами перед казаками, давал советы. Сам генерал плохо разбирался в военном искусстве, ему никогда не приходилось командовать действующими войсками. По роду службы он был жандармом и в наказные атаманы попал по воле Керенского, желавшего навести полицейский порядок и в казачьих полках, в которых наблюдался явный разброд.
– Не горячиться?! Казаки бегут!..
– И все–таки не горячитесь. Во имя спасения отечества мы должны дорожить сейчас каждым нашим солдатом, а тем более офицером. Верните погоны полковнику, генерал.
Генерал Кияшко весь затрясся, жирная шея побагровела, словно налилась свекловичным соком.
– Во–о–он! – закричал он.
– Верните погоны, – холодно, но властно повторил Капский. – Господин полковник еще сумеет показать себя и оправдать наше доверие.
Наказной атаман Семиреченского войска швырнул к ногам полковника погоны:
– Возьмите и убирайтесь!
Полковник Чеботарев поднял погоны, козырнул и вышел. В комнате наступило томительное молчание.
– Все наши неудачи происходят оттого, генерал, – Капский заложил ногу за ногу, – что красными командует Журавлев.
– Не первый раз слышу.
– Я знаком с ним еще по Оренбургскому военному училищу прапорщиков. Уже тогда поговаривали, что он был большевик.
– Что же вы тогда не прибрали его к рукам?
– Не было достаточных улик.
– Либеральничали. Теперь пожинайте плоды. Да, плоды, – съязвил генерал и самодовольно улыбнулся. Он был рад каждому случаю, когда удавалось хоть чем–нибудь поддеть эсера.
– Журавлев окончил училище, получил прапорщика, – делая вид, что сказанное генералом к нему не относится, спокойно продолжал Капский, – и уехал на германский фронт. И что вы думаете: ровно через месяц взбунтовал полк. Полк! Понимаете?
– Добавьте: офицеров перестрелял, командира полка повесил.
– Нет, офицеры успели улизнуть.
– А жаль... Я бы их расстрелял только за то, что допустили бунт в своем полку.
– Третий раз я встретился с ним в Петрограде, – все так же спокойно продолжал Капский, – на литейном заводе.
– А четвертый раз надеетесь встретиться здесь?
– Да, здесь. И вы должны, генерал, ускорить эту встречу.
– Может быть, пригласительный послать?
– Извольте посылать что угодно и кого угодно, это ваше дело. – Капский встал. – Но ставка вам не простит.
– Ну вот, теперь моя очередь успокаивать вас: не горячитесь. Человек послан, и уже давно.
– Кто этот человек?
– Хорунжий Скрипников.
– Надежный?
– Вполне.
– Что же он бездействует?
В это время в комнату вошел подтянутый молодой есаул, адъютант генерала. Словно деревянные ложки, лихо стукнули каблуки:
– Ваше превосходительство, пойман перебежчик. Назвался хорунжим тринадцатого полка второй сотни Скрипниковым. Просит немедленно...
– Зови! Вот видите, – произнес генерал, обернувшись к Капскому, – он не бездействует...
В солдатской выгоревшей гимнастерке, перетянутой брезентовым ремнем, в серых штатских брюках, заправленных в дырявые сапоги, Скрипников вытянулся перед генералом. Выпяченная грудь и светящиеся довольством глаза как нельзя лучше говорили о единственном желании этого человека – желании выслужиться.
– Садитесь, – пригласил Капский.
– Журавлев ранен и отправлен сегодня вечером с обозом в Верный, – одним духом выпалил хорунжий. – Охрана небольшая, обоз можно перехватить у Вороньей балки... Дайте казаков, и Журавлев в наших руках. Поручите мне...
– Эту операцию выполнят другие, – перебил наказной атаман. – Рассказывайте дальше, что делается на кургане у красных.
Скрипников торопливо рассказал, что левый фланг красных почти открыт, что там, где он только что проскакал, можно беспрепятственно провести две–три сотни казаков под прикрытием ночи и на рассвете неожиданно ударить с тыла. Мужики в панике побегут, и дорога на Верный будет открыта.
– Вот вы и поведете эти сотни, – сказал генерал. – Идите, готовьтесь. Возьмете курган – получите есаула.
– Слушаюсь!.. – Хорунжий вышел.
– А на поимку Журавлева не послать ли нам, генерал, полковника Чеботарева? Он теперь зол, и это очень кстати, – заметил Капский.
– Согласен...
Спустя полчаса полковник Чеботарев с двумя десятками отборных казаков скакал в обход к Вороньей балке.
– 3 –
В ночи, в кромешной тьме, в степи тоскливо поскрипывают телеги, и сквозь их скрип изредка слышатся глухие стоны раненых бойцов. Ветер треплет полы шинелей, хлопает отворотами буденовок. Красноармейцы напряженно всматриваются в темноту, прислушиваются, но постепенно первое чувство тревоги исчезает, людьми начинает овладевать сонливая усталость: свыкаются с подстерегающей темнотой ночи, с ветром, кажется, что самая большая опасность миновала, что вот–вот начнется рассвет, а с ним казаки не осмелятся напасть на обоз, да и отбиваться будет сподручнее. Однако до рассвета еще далеко, едва-едва перевалило за полночь. Иван Зыков, держась за край телеги, дремлет на ходу. Идущий рядом Спынюк то и дело подтрунивает над ним:
– Иван, а Иван!
– Ну чего?
– Под колесо попадешь.
– Не–е...
Дремота одолевает и других красноармейцев. Трое суток они почти не смыкали глаз, отбивая атаки белоказаков, стремившихся захватить курган – господствующую над всей местностью высоту. Особенно напряженным был прошедший день. Казаки установили против кургана несколько батарей и открыли по нему орудийный огонь. Сибиряки–батарейцы посылали ответные залпы, но снарядов было мало, их берегли на случай атаки. К вечеру обстрел усилился: в воздухе висело сплошное облако пыли и дыма, вниз по откосу в укрытие беспрерывно сносили на шинелях раненых. В это время на курган прибыл Сергей Макарович Журавлев. Весть о появлении командира обороны быстро облетела окопы. Настроение защитников поднялось. Только взводный Пахомов казался озабоченным. Он пробрался к Журавлеву:
– Сергей Макарыч, снаряд – он слепой, не видит, в кого метит.
– Помолчи, Пахомов.
– Аль не доверяешь?.. Не сдадим...
Было основание у Пахомова беспокоиться за жизнь командира, он знал Журавлева еще с германской войны, когда Сергей Макарович прапорщиком пришел к ним в пехотный полк. Вместе штурмовали Зимний. В ту суровую октябрьскую ночь Пахомов был тяжело ранен кадетской пулей на гранитных ступенях дворца, лежал в госпитале, и вот судьба снова свела его с Сергеем Макаровичем в Верном при формировании красных полков. Перед отправкой на фронт по рекомендации Журавлева он был принят в партию.
Любил Пахомов своего командира, любил за прямоту, смелость и правду; уважали Журавлева и все бойцы, доверяли ему, шли с различными вопросами – ведь Сергей Макарович лично встречался с Лениным и не раз рассказывал красноармейцам о великом вожде революции.
– Сергей Макарыч, – снова начал Пахомов.
– Смотри: пошли!.. – перебил его Журавлев.
На курган густо двигались казаки. Они шли быстро, словно волны перекатывались по степи. Защитники подпустили их поближе и, только когда пестрые казачьи цепи пошли на штурм, открыли огонь. Трелью залились пулеметы, прореживая ряды атакующих, трещали винтовочные выстрелы, но казаки упорно двигались вперед. На правом фланге они уже ворвались в окопы и схватились врукопашную. Сибиряки-ополченцы медленно отходили к батарее. Положение было критическим. Еще несколько минут – и белые овладеют курганом. Журавлев кинулся к орудию, возле которого копошился батареец с перебитой рукой, зарядил и хлестнул картечью в самую гущу атакующих. Журавлев успел сделать еще несколько выстрелов, казаки попятились и стали скатываться с кургана.
– За революцию!.. – Пахомов вскочил на бруствер окопа. За ним поднялись красноармейцы, пошли в контратаку.
Наступление белоказаков и на этот раз было отбито. Вернувшись на курган, бойцы нашли Журавлева тяжелораненым. Он стоял, навалившись на лафет пушки, и обеими руками зажимал живот. Струйка крови медленно стекала по сапогу... Полковой фельдшер сказал, что командира нужно немедленно отправить в верненский госпиталь на операцию. Были и еще тяжелораненые, которым срочно требовалась операция. Комиссар обороны не соглашался отпускать обоз в ночь, так как в степи пошаливали казачьи банды, но по настоянию Пахомова согласился.
Петляя по проселочной дороге, обоз медленно продвигался навстречу ветру и темноте. Двое конных по распоряжению Пахомова едут впереди, дозором, другие двое – по бокам. Сам он идет возле первой подводы вместе с Павлюковым, который ретивее всех просился взять его сопровождать раненых. И хотя ветер был не особенно холодный, Павлюков ежился, забирал голову в воротник.
– Минуем Воронью балку, – вполголоса говорит Пахомов, – а у деревни, должно быть, и отряд встретим...
– Какой отряд? – насторожился Павлюков.
– Подкрепление из Верного.
– А-а... Пошли молча.
– Как думаешь, курган наши сдадут? – неожиданно спросил Павлюков.
– Нет.
– А в степи жутко, страшно.
– Что ж страшного-то?
– Казаки ведь могут, а?..
– Могут, конечно. А для чего у тебя винтовка, гранаты?..
– Все одно страшно.
Подъехали передние дозорные. Один из них, перегнувшись через седло, торопливо заговорил:
– Ясно слышал конский топот...
Обоз остановился. Красноармейцы сошлись у передней подводы. Стало вдруг как–то напряженно тихо.
– Это ему померещилось, – возразил второй дозорный. – Я ничего не слышал.
– Точно говорю, товарищ Пахомов, не мог я ослышаться, – утверждал первый.
Решили двигаться дальше. Теперь уже никому не дремалось, никого не клонило в сон; шершавая ладонь Пахомова гладила холодную сталь гранаты. Метрах в трехстах от Вороньей балки остановились. Дозорные поехали разведать дорогу. Медленным шагом они спустились по откосу. В балке было безветренно, тихо, как в погребе. Кони неспокойно водили ушами, жались друг к другу. Заряженные карабины – наготове. Дорога свернула влево, затем еще поворот, и выехали на бугор. Ветер подхватил и затрепал конские гривы.
– Спокойно?
– Да, вроде никого нет. Разведчики вернулись к обозу.
– Ну что? – спросил Пахомов.
– Тихо.
– Хорошо, поехали.
Пахомов передал Павлюкову вожжи и пошел вперед, держа винтовку наперевес. Одна за другой осторожно спускались телеги в лощину. Пахнуло сыростью и прелыми листьями. Неожиданно из тьмы грянул выстрел. Словно кто–то тяжелой палкой ткнул в плечо... На мгновение от винтовочных выстрелов озарилась ночь, стал виден обоз, уже спустившийся в балку. Из кустов с криком выскакивали казаки. Пахомова сбили с ног, навалились и начали заламывать руки... Раненный в плечо, он потерял сознание.
Недолго длилась неравная схватка. Казаки стреляли в упор. Только двое красноармейцев, замыкавших обоз, успели сделать по нескольку выстрелов и бросить гранаты. Спынюк с рассеченной щекой и пришедший в себя Пахомов со связанными руками стояли в окружении казаков па обочине дороги. К ним подходил разгоряченный полковник Чеботарев. Справа из кустов коноводы выводили коней. Казаки обшаривали подводы. Под передней телегой, сжавшись в комок, у колеса сидел Павлюков и шептал молитвы. Его заметили и пинком вышибли оттуда.
– Не убивайте, не убивайте!.. – Павлюкова тащили за ноги. Он бился головой о дорогу, до крови вонзал пальцы в твердую землю. – Не убивай–те–е!
– Встать! – Плотный бородатый казак со всего размаха пнул его сапогом в бок. Павлюков снова взвыл и еще сильнее забился о дорогу. Казак выхватил саблю и тут же со злостью изрубил его.
– На какой подводе Журавлев? – подступил полковник Чеботарев к Пахомову.
Пахомов молчал.
– Ну?.. – Лицо казачьего полковника жгла генеральская пощечина. Он ткнул Пахомова наганом в грудь: – Ну?
Пахомов пошатнулся, но не упал, удержался, его плечом поддержал Спынюк.
– Я Журавлев, – превозмогая боль, гордо ответил Пахомов.
– Врешь! – заорал, полковник. – Говори, где?.. – И взвел курок.
– Я Журавлев!
Полковник выстрелил.
– Ну?.. – повернулся он к Спынюку.
– Я Журавлев, – едва успел договорить Спынюк как тут же был убит позеленевшим от злобы Чеботаревым.
– Кто Журавлев?
– Я, – ответил Журавлев, поднимая забинтованную голову.
Почти одновременно с ним приподнялся на локте молодой красноармеец Яров, еще безусый боец:
– Я Журавлев!
Каждый, к кому подходил полковник, твердо отвечал: «Я Журавлев!»
– Руби всех! – неистово закричал полковник. – Р–руби!..
Брезжил рассвет. Через Воронью балку шли вооруженные отряды рабочих. Они спешили на восток, на помощь оборонявшимся красным полкам. Бойцы снимали шапки, проходя мимо разгромленного обоза и до неузнаваемости исколотых и изрубленных красноармейцев. В сердцах закипала лютая жажда мести... А там, далеко в степи, чеботаревские казаки торопили копей: их настигала погоня.
А. Ананьев
(Рассказ взят из книги «Забыть нельзя», Воениздат МО СССР, 1972)
Надвигалась пасмурная ночь. Небо заволакивалось тучами. Впереди догорал закат. В лицо бил сухой, горьковатый, словно настоянный па полыни, степной ветер. Гнедой несся во весь опор, пластался над пыльной проселочной дорогой, по которой только что прошел обоз: десять подвод везли в Верный тяжелораненых сибиряков–батарейцев и командира обороны Сергея Макаровича Журавлева. Раненых сопровождала небольшая охрана, состоявшая из четырех верховых и семи пеших красноармейцев. Ехали медленно, часто останавливались, поправляли повязки, давали раненым пить.
Скрипников подгонял гнедого, словно торопился догнать обоз, но едва вдали, в вечерних сумерках, стали вырисовываться черным силуэтом подводы, круто осадил коня. Прислушался: далеко позади усиливалась стрельба. В густые винтовочные выстрелы все чаще и чаще вплетались пулеметные очереди; глухо, притуплено ухали орудия. «Опять штурмуют курган!.. Дурачье, лезут в лоб... С тыла, с тыла надо!..» Скрипников зло сплюнул, повернул коня и поскакал в степь...
– 2 –
Под Джаркентом шли ожесточенные бои. Вооруженные рабочие Верного и сибиряки-ополченцы стойко держали оборону. Одна за другой захлебывались атаки белоказачьих спешенных сотен. Наказной атаман Семиреченского войска генерал Кияшко бросал в бой последние резервы, но тщетно: седобородые казаки откатывались назад.
– Позор! – кричал генерал на толстого казачьего полковника, бегая взад и вперед по ковровой дорожке.
Полковник Чеботарев стоял навытяжку. Его когда–то блестящий мундир и великолепные шаровары с лампасами были выпачканы грязью и местами изорваны. На черной окладистой бороде запеклась кровь. Он только что прискакал с поля боя и доложил о неудавшейся атаке. Генерал Кияшко, низенький, лысеющий старик, известный на всю Россию зверским обращением со ссыльными на нерчинской каторге, подскочил к полковнику, сорвал с его плеч погоны и наотмашь ударил ими по щеке:
– В солдаты, сволочь!
Эсер Капский, элегантный мужчина средних лет, развалясь в кресле, жевал французскую сигарету. Черные усики шевелились под прямым носом, как два жучка, музыкальные пальцы выстукивали дробь.
– Не горячитесь, генерал, – проговорил он фальцетом. Он держался в разговорах с генералом покровительственного тона, так как все еще продолжал считать себя главой уже несуществующего Верненского временного правительства. Из Верного Капский бежал всего несколько месяцев назад, боясь быть повешенным. Генерал Кияшко недолюбливал этого краснобайствующего хлыща и терпел его при своем штабе только потому, что тот бывал ему подчас необходим: выступал с речами перед казаками, давал советы. Сам генерал плохо разбирался в военном искусстве, ему никогда не приходилось командовать действующими войсками. По роду службы он был жандармом и в наказные атаманы попал по воле Керенского, желавшего навести полицейский порядок и в казачьих полках, в которых наблюдался явный разброд.
– Не горячиться?! Казаки бегут!..
– И все–таки не горячитесь. Во имя спасения отечества мы должны дорожить сейчас каждым нашим солдатом, а тем более офицером. Верните погоны полковнику, генерал.
Генерал Кияшко весь затрясся, жирная шея побагровела, словно налилась свекловичным соком.
– Во–о–он! – закричал он.
– Верните погоны, – холодно, но властно повторил Капский. – Господин полковник еще сумеет показать себя и оправдать наше доверие.
Наказной атаман Семиреченского войска швырнул к ногам полковника погоны:
– Возьмите и убирайтесь!
Полковник Чеботарев поднял погоны, козырнул и вышел. В комнате наступило томительное молчание.
– Все наши неудачи происходят оттого, генерал, – Капский заложил ногу за ногу, – что красными командует Журавлев.
– Не первый раз слышу.
– Я знаком с ним еще по Оренбургскому военному училищу прапорщиков. Уже тогда поговаривали, что он был большевик.
– Что же вы тогда не прибрали его к рукам?
– Не было достаточных улик.
– Либеральничали. Теперь пожинайте плоды. Да, плоды, – съязвил генерал и самодовольно улыбнулся. Он был рад каждому случаю, когда удавалось хоть чем–нибудь поддеть эсера.
– Журавлев окончил училище, получил прапорщика, – делая вид, что сказанное генералом к нему не относится, спокойно продолжал Капский, – и уехал на германский фронт. И что вы думаете: ровно через месяц взбунтовал полк. Полк! Понимаете?
– Добавьте: офицеров перестрелял, командира полка повесил.
– Нет, офицеры успели улизнуть.
– А жаль... Я бы их расстрелял только за то, что допустили бунт в своем полку.
– Третий раз я встретился с ним в Петрограде, – все так же спокойно продолжал Капский, – на литейном заводе.
– А четвертый раз надеетесь встретиться здесь?
– Да, здесь. И вы должны, генерал, ускорить эту встречу.
– Может быть, пригласительный послать?
– Извольте посылать что угодно и кого угодно, это ваше дело. – Капский встал. – Но ставка вам не простит.
– Ну вот, теперь моя очередь успокаивать вас: не горячитесь. Человек послан, и уже давно.
– Кто этот человек?
– Хорунжий Скрипников.
– Надежный?
– Вполне.
– Что же он бездействует?
В это время в комнату вошел подтянутый молодой есаул, адъютант генерала. Словно деревянные ложки, лихо стукнули каблуки:
– Ваше превосходительство, пойман перебежчик. Назвался хорунжим тринадцатого полка второй сотни Скрипниковым. Просит немедленно...
– Зови! Вот видите, – произнес генерал, обернувшись к Капскому, – он не бездействует...
В солдатской выгоревшей гимнастерке, перетянутой брезентовым ремнем, в серых штатских брюках, заправленных в дырявые сапоги, Скрипников вытянулся перед генералом. Выпяченная грудь и светящиеся довольством глаза как нельзя лучше говорили о единственном желании этого человека – желании выслужиться.
– Садитесь, – пригласил Капский.
– Журавлев ранен и отправлен сегодня вечером с обозом в Верный, – одним духом выпалил хорунжий. – Охрана небольшая, обоз можно перехватить у Вороньей балки... Дайте казаков, и Журавлев в наших руках. Поручите мне...
– Эту операцию выполнят другие, – перебил наказной атаман. – Рассказывайте дальше, что делается на кургане у красных.
Скрипников торопливо рассказал, что левый фланг красных почти открыт, что там, где он только что проскакал, можно беспрепятственно провести две–три сотни казаков под прикрытием ночи и на рассвете неожиданно ударить с тыла. Мужики в панике побегут, и дорога на Верный будет открыта.
– Вот вы и поведете эти сотни, – сказал генерал. – Идите, готовьтесь. Возьмете курган – получите есаула.
– Слушаюсь!.. – Хорунжий вышел.
– А на поимку Журавлева не послать ли нам, генерал, полковника Чеботарева? Он теперь зол, и это очень кстати, – заметил Капский.
– Согласен...
Спустя полчаса полковник Чеботарев с двумя десятками отборных казаков скакал в обход к Вороньей балке.
– 3 –
В ночи, в кромешной тьме, в степи тоскливо поскрипывают телеги, и сквозь их скрип изредка слышатся глухие стоны раненых бойцов. Ветер треплет полы шинелей, хлопает отворотами буденовок. Красноармейцы напряженно всматриваются в темноту, прислушиваются, но постепенно первое чувство тревоги исчезает, людьми начинает овладевать сонливая усталость: свыкаются с подстерегающей темнотой ночи, с ветром, кажется, что самая большая опасность миновала, что вот–вот начнется рассвет, а с ним казаки не осмелятся напасть на обоз, да и отбиваться будет сподручнее. Однако до рассвета еще далеко, едва-едва перевалило за полночь. Иван Зыков, держась за край телеги, дремлет на ходу. Идущий рядом Спынюк то и дело подтрунивает над ним:
– Иван, а Иван!
– Ну чего?
– Под колесо попадешь.
– Не–е...
Дремота одолевает и других красноармейцев. Трое суток они почти не смыкали глаз, отбивая атаки белоказаков, стремившихся захватить курган – господствующую над всей местностью высоту. Особенно напряженным был прошедший день. Казаки установили против кургана несколько батарей и открыли по нему орудийный огонь. Сибиряки–батарейцы посылали ответные залпы, но снарядов было мало, их берегли на случай атаки. К вечеру обстрел усилился: в воздухе висело сплошное облако пыли и дыма, вниз по откосу в укрытие беспрерывно сносили на шинелях раненых. В это время на курган прибыл Сергей Макарович Журавлев. Весть о появлении командира обороны быстро облетела окопы. Настроение защитников поднялось. Только взводный Пахомов казался озабоченным. Он пробрался к Журавлеву:
– Сергей Макарыч, снаряд – он слепой, не видит, в кого метит.
– Помолчи, Пахомов.
– Аль не доверяешь?.. Не сдадим...
Было основание у Пахомова беспокоиться за жизнь командира, он знал Журавлева еще с германской войны, когда Сергей Макарович прапорщиком пришел к ним в пехотный полк. Вместе штурмовали Зимний. В ту суровую октябрьскую ночь Пахомов был тяжело ранен кадетской пулей на гранитных ступенях дворца, лежал в госпитале, и вот судьба снова свела его с Сергеем Макаровичем в Верном при формировании красных полков. Перед отправкой на фронт по рекомендации Журавлева он был принят в партию.
Любил Пахомов своего командира, любил за прямоту, смелость и правду; уважали Журавлева и все бойцы, доверяли ему, шли с различными вопросами – ведь Сергей Макарович лично встречался с Лениным и не раз рассказывал красноармейцам о великом вожде революции.
– Сергей Макарыч, – снова начал Пахомов.
– Смотри: пошли!.. – перебил его Журавлев.
На курган густо двигались казаки. Они шли быстро, словно волны перекатывались по степи. Защитники подпустили их поближе и, только когда пестрые казачьи цепи пошли на штурм, открыли огонь. Трелью залились пулеметы, прореживая ряды атакующих, трещали винтовочные выстрелы, но казаки упорно двигались вперед. На правом фланге они уже ворвались в окопы и схватились врукопашную. Сибиряки-ополченцы медленно отходили к батарее. Положение было критическим. Еще несколько минут – и белые овладеют курганом. Журавлев кинулся к орудию, возле которого копошился батареец с перебитой рукой, зарядил и хлестнул картечью в самую гущу атакующих. Журавлев успел сделать еще несколько выстрелов, казаки попятились и стали скатываться с кургана.
– За революцию!.. – Пахомов вскочил на бруствер окопа. За ним поднялись красноармейцы, пошли в контратаку.
Наступление белоказаков и на этот раз было отбито. Вернувшись на курган, бойцы нашли Журавлева тяжелораненым. Он стоял, навалившись на лафет пушки, и обеими руками зажимал живот. Струйка крови медленно стекала по сапогу... Полковой фельдшер сказал, что командира нужно немедленно отправить в верненский госпиталь на операцию. Были и еще тяжелораненые, которым срочно требовалась операция. Комиссар обороны не соглашался отпускать обоз в ночь, так как в степи пошаливали казачьи банды, но по настоянию Пахомова согласился.
Петляя по проселочной дороге, обоз медленно продвигался навстречу ветру и темноте. Двое конных по распоряжению Пахомова едут впереди, дозором, другие двое – по бокам. Сам он идет возле первой подводы вместе с Павлюковым, который ретивее всех просился взять его сопровождать раненых. И хотя ветер был не особенно холодный, Павлюков ежился, забирал голову в воротник.
– Минуем Воронью балку, – вполголоса говорит Пахомов, – а у деревни, должно быть, и отряд встретим...
– Какой отряд? – насторожился Павлюков.
– Подкрепление из Верного.
– А-а... Пошли молча.
– Как думаешь, курган наши сдадут? – неожиданно спросил Павлюков.
– Нет.
– А в степи жутко, страшно.
– Что ж страшного-то?
– Казаки ведь могут, а?..
– Могут, конечно. А для чего у тебя винтовка, гранаты?..
– Все одно страшно.
Подъехали передние дозорные. Один из них, перегнувшись через седло, торопливо заговорил:
– Ясно слышал конский топот...
Обоз остановился. Красноармейцы сошлись у передней подводы. Стало вдруг как–то напряженно тихо.
– Это ему померещилось, – возразил второй дозорный. – Я ничего не слышал.
– Точно говорю, товарищ Пахомов, не мог я ослышаться, – утверждал первый.
Решили двигаться дальше. Теперь уже никому не дремалось, никого не клонило в сон; шершавая ладонь Пахомова гладила холодную сталь гранаты. Метрах в трехстах от Вороньей балки остановились. Дозорные поехали разведать дорогу. Медленным шагом они спустились по откосу. В балке было безветренно, тихо, как в погребе. Кони неспокойно водили ушами, жались друг к другу. Заряженные карабины – наготове. Дорога свернула влево, затем еще поворот, и выехали на бугор. Ветер подхватил и затрепал конские гривы.
– Спокойно?
– Да, вроде никого нет. Разведчики вернулись к обозу.
– Ну что? – спросил Пахомов.
– Тихо.
– Хорошо, поехали.
Пахомов передал Павлюкову вожжи и пошел вперед, держа винтовку наперевес. Одна за другой осторожно спускались телеги в лощину. Пахнуло сыростью и прелыми листьями. Неожиданно из тьмы грянул выстрел. Словно кто–то тяжелой палкой ткнул в плечо... На мгновение от винтовочных выстрелов озарилась ночь, стал виден обоз, уже спустившийся в балку. Из кустов с криком выскакивали казаки. Пахомова сбили с ног, навалились и начали заламывать руки... Раненный в плечо, он потерял сознание.
Недолго длилась неравная схватка. Казаки стреляли в упор. Только двое красноармейцев, замыкавших обоз, успели сделать по нескольку выстрелов и бросить гранаты. Спынюк с рассеченной щекой и пришедший в себя Пахомов со связанными руками стояли в окружении казаков па обочине дороги. К ним подходил разгоряченный полковник Чеботарев. Справа из кустов коноводы выводили коней. Казаки обшаривали подводы. Под передней телегой, сжавшись в комок, у колеса сидел Павлюков и шептал молитвы. Его заметили и пинком вышибли оттуда.
– Не убивайте, не убивайте!.. – Павлюкова тащили за ноги. Он бился головой о дорогу, до крови вонзал пальцы в твердую землю. – Не убивай–те–е!
– Встать! – Плотный бородатый казак со всего размаха пнул его сапогом в бок. Павлюков снова взвыл и еще сильнее забился о дорогу. Казак выхватил саблю и тут же со злостью изрубил его.
– На какой подводе Журавлев? – подступил полковник Чеботарев к Пахомову.
Пахомов молчал.
– Ну?.. – Лицо казачьего полковника жгла генеральская пощечина. Он ткнул Пахомова наганом в грудь: – Ну?
Пахомов пошатнулся, но не упал, удержался, его плечом поддержал Спынюк.
– Я Журавлев, – превозмогая боль, гордо ответил Пахомов.
– Врешь! – заорал, полковник. – Говори, где?.. – И взвел курок.
– Я Журавлев!
Полковник выстрелил.
– Ну?.. – повернулся он к Спынюку.
– Я Журавлев, – едва успел договорить Спынюк как тут же был убит позеленевшим от злобы Чеботаревым.
– Кто Журавлев?
– Я, – ответил Журавлев, поднимая забинтованную голову.
Почти одновременно с ним приподнялся на локте молодой красноармеец Яров, еще безусый боец:
– Я Журавлев!
Каждый, к кому подходил полковник, твердо отвечал: «Я Журавлев!»
– Руби всех! – неистово закричал полковник. – Р–руби!..
Брезжил рассвет. Через Воронью балку шли вооруженные отряды рабочих. Они спешили на восток, на помощь оборонявшимся красным полкам. Бойцы снимали шапки, проходя мимо разгромленного обоза и до неузнаваемости исколотых и изрубленных красноармейцев. В сердцах закипала лютая жажда мести... А там, далеко в степи, чеботаревские казаки торопили копей: их настигала погоня.
А. Ананьев
(Рассказ взят из книги «Забыть нельзя», Воениздат МО СССР, 1972)
