Кушелев Б. «Полюшка, Поля»
Когда ранило нашего радиста Костьку, мы загоревали, но командир сказал:
— Костька поправится, а пока я попрошу замену.
Утром к нам в окоп спрыгнула девчонка. Лет двадцати с небольшим гаком. Нос пуговкой, глаза зеленые, кудряшки соломенного цвета.
— Я к вам, — сказала она, одернув гимнастерку.
— Костька поправится, а пока я попрошу замену.
Утром к нам в окоп спрыгнула девчонка. Лет двадцати с небольшим гаком. Нос пуговкой, глаза зеленые, кудряшки соломенного цвета.
— Я к вам, — сказала она, одернув гимнастерку.
Когда ранило нашего радиста Костьку, мы загоревали, но командир сказал:
— Костька поправится, а пока я попрошу замену.
Утром к нам в окоп спрыгнула девчонка. Лет двадцати с небольшим гаком. Нос пуговкой, глаза зеленые, кудряшки соломенного цвета.
— Я к вам, — сказала она, одернув гимнастерку.
— На экскурсию?
— Нет, воевать. Я радистка.
Мы сразу упали духом. Ждали дело, а пришла дева. Как же это понять? Начнутся теперь ахи и охи, а связь кто налаживать будет?
— Может быть, вы ошиблись? — спросил телефонист Левков. — Может, вам не сюда? Здесь стреляют.
Девчонка шмыгнула носом, назвалась Полей и попросила указать, где ее место.
Командир подвел ее к Костькиному аппарату и скрылся в блиндаже.
Поля осмотрела аппарат, поправила антенну и начала крутить. У многих из нас зашлась душа. Костька был артистом. Его приемник славился на всю дивизию. Сломает, ей-ей сломает эта дева ценную машину.
— Поаккуратней, — говорим, — радио вещь нежная. А Поля только улыбнулась.
Мы увидели ее улыбку и поняли, что пропали.
Эта курносая девчонка если не всех, то половину ребят в окопе с ума сведет.
Первым сдался телефонист Левков. Тайком от всех он побрился в окопной нише, пошел якобы связь проверять и принес радистке охапку, цветов.
За Левковым к радистке этаким чертом подскочил минометчик Юрков.
— Как устроились? Как себя чувствуете? Не желаете ли чего? Мы, минометчики, народ серьезный, бьем только по стоющим целям.
Юркова перебил артиллерийский связной Муха:
— Знаете ли, артиллерия — это чувство...
Ну, думаем, пошло. Однако девчонка их сразу отбрила:
— Мины под меня подводить не надо, артподготовка тоже ни к чему. Освободите, товарищи, радиорубку.
Юрков отошел и зашипел, как мина:
— Погоди, недотрога. Мы тебя беглым обстреляем. Беглый не возьмет, ураганный откроем...
Подошел командир:
— Связь есть?
Девчонка вскочила, вытянулась как штык и отрапортовала. Связь оказалась в лучшем виде. Со всеми точками. И начала наша радиостанция хлеще, чем при Костьке, греметь. Минометчики раньше на проводах висели — на радио перешли; артиллеристы и саперы тоже.
Тесно стало в нашем окопе. Только и слышишь:
— «Волна», я — «Иголка», перехожу на прием.
Один только разведчик Терехин радиоузлом не заинтересовался, в радиорубку не заходил. Пройдет мимо, усы пушистые подкрутит, глазами морг, морг и бурчит:
— Эка, народу набралось! Как у попа на исповеди. Сплюнет и уйдет.
Костька к нам не вернулся. И радистка осталась у нас. По первости трудно было. Ни тебе посоветоваться, ни тебе душу отвести. Ходи и молчи, а душа крепкого словца, как молитвы, просит. С неделю маялись, потом привыкли. И радистка обжилась. Стали мы ее Полюшкой звать.
И началось. Сначала разговоры пошли, войны без любви не бывает. Любовь войны не признает. Любовь и в окопе живет. Не любить — не жить. Без любви — как без солнца. Солнце светит, а любовь греет. Любовь смерть побеждает. Влюбленные лучше воюют. Полюбил — победил.
Стали ребята Полюшке жгучие письма писать. До чего бы дело дошло — не известно, но помогла подготовка к наступлению. Времени у всех стало в обрез. В рубке потише стало. Только Терехин утро и вечер мимо радистки, как часы, ходит. Пройдет, кислую рожу состроит, а сам морг, морг да на Полюшку глаз и положит.
В окопе любви не скроешь. Мы к Терехину. Он нас в дальний угол окопа отвел и давай чертыхаться:
— Вы что, очумели? Какая любовь на войне? Любовь ландыш любит. А здесь чертополох и лопухи. Левкой на кирпиче не зацветет.
За этот чертополох мы с Терехнным чуть на кулаки не пустились.
Терехин замолчал и мимо Полюшки ходить бросил. Кстати, его в разведку послали. Взял он радиоприемник и ушел. Ушел и пропал. День нету. Два. Все сроки прошли. Полюшка круглые сутки не спит, по эфиру лазит, Терехина ищет.
— «Смелый», я — «Иголка»! «Смелый», я — «Иголка»! А «Смелый» как в воду канул. Командир сам не свой.
Полюшке:
— Плохо ищете!
Полюшка обратно за аппарат, а у самой руки дрожат и слезинки по щекам катятся. Полюшка к командиру:
— Придет Терехин, товарищ командир, или вовсе ему крышка? — И в слезы.
Поняли мы, что напрасно Терехин нам басни о лопухах рассказывал. Втюрилась в него девчонка. Успокаиваем мы ее.
А наступление на носу. Сведения до зарезу нужны. Начали второго в разведку снаряжать. Тут-то Поля к командиру и подкатилась.
— Разрешите мне? Я успею к сроку. Кстати, и Терехина попытаюсь... Найду.
Командир и так и сяк. И радистку жалко, и сведения нужны, а вдруг и впрямь она Терехина найдет? Упросила его Полюшка, взяла передатчик — и в лес.
К вечеру слышим передачу:
— «Гром», «Гром», я — «Иголка»! Все в порядке. Напала на след.
Вот тебе и дева! Утром обратно:
— «Гром», «Гром», иду по следу.
В обед радио говорить перестало. Немцы стрельбу открыли. Начали обратно третьего разведчика снаряжать, а к темну Полюшка пришла. И с Терехиным!
Вытянулась и рапортует. Что ты скажешь!
Терехина-то раненого она в лесу нашла. Увидел наш командир Полюшку, Терехина и прямо прослезился.
— Стало быть, и на войне любовь живет. Без любви такого не сделаешь. — Сведения принял, вздохнул и добавил: — Эх, если бы не война, мы бы такую свадьбу вам сыграли!
Полюшка бледная-бледная была, а тут как загорится вся! Глаза опустила и тихо сказала:
— Спасибо, товарищ командир. Только мы с Сережей до войны поженатые. Об этом он мне строго-настрого молчать велел и сам не говорил.
В это время и Терехин очнулся. Доложил о разведке, а в конце за свое семейное положение извинился:
— Простите, — говорит, — товарищ командир. Мы с Полюшкой довоенные муж и жена, только я об этом никому не говорил, чтобы товарищей не беспокоить.
Вот вам и лопухи с чертополохом!
— Костька поправится, а пока я попрошу замену.
Утром к нам в окоп спрыгнула девчонка. Лет двадцати с небольшим гаком. Нос пуговкой, глаза зеленые, кудряшки соломенного цвета.
— Я к вам, — сказала она, одернув гимнастерку.
— На экскурсию?
— Нет, воевать. Я радистка.
Мы сразу упали духом. Ждали дело, а пришла дева. Как же это понять? Начнутся теперь ахи и охи, а связь кто налаживать будет?
— Может быть, вы ошиблись? — спросил телефонист Левков. — Может, вам не сюда? Здесь стреляют.
Девчонка шмыгнула носом, назвалась Полей и попросила указать, где ее место.
Командир подвел ее к Костькиному аппарату и скрылся в блиндаже.
Поля осмотрела аппарат, поправила антенну и начала крутить. У многих из нас зашлась душа. Костька был артистом. Его приемник славился на всю дивизию. Сломает, ей-ей сломает эта дева ценную машину.
— Поаккуратней, — говорим, — радио вещь нежная. А Поля только улыбнулась.
Мы увидели ее улыбку и поняли, что пропали.
Эта курносая девчонка если не всех, то половину ребят в окопе с ума сведет.
Первым сдался телефонист Левков. Тайком от всех он побрился в окопной нише, пошел якобы связь проверять и принес радистке охапку, цветов.
За Левковым к радистке этаким чертом подскочил минометчик Юрков.
— Как устроились? Как себя чувствуете? Не желаете ли чего? Мы, минометчики, народ серьезный, бьем только по стоющим целям.
Юркова перебил артиллерийский связной Муха:
— Знаете ли, артиллерия — это чувство...
Ну, думаем, пошло. Однако девчонка их сразу отбрила:
— Мины под меня подводить не надо, артподготовка тоже ни к чему. Освободите, товарищи, радиорубку.
Юрков отошел и зашипел, как мина:
— Погоди, недотрога. Мы тебя беглым обстреляем. Беглый не возьмет, ураганный откроем...
Подошел командир:
— Связь есть?
Девчонка вскочила, вытянулась как штык и отрапортовала. Связь оказалась в лучшем виде. Со всеми точками. И начала наша радиостанция хлеще, чем при Костьке, греметь. Минометчики раньше на проводах висели — на радио перешли; артиллеристы и саперы тоже.
Тесно стало в нашем окопе. Только и слышишь:
— «Волна», я — «Иголка», перехожу на прием.
Один только разведчик Терехин радиоузлом не заинтересовался, в радиорубку не заходил. Пройдет мимо, усы пушистые подкрутит, глазами морг, морг и бурчит:
— Эка, народу набралось! Как у попа на исповеди. Сплюнет и уйдет.
Костька к нам не вернулся. И радистка осталась у нас. По первости трудно было. Ни тебе посоветоваться, ни тебе душу отвести. Ходи и молчи, а душа крепкого словца, как молитвы, просит. С неделю маялись, потом привыкли. И радистка обжилась. Стали мы ее Полюшкой звать.
И началось. Сначала разговоры пошли, войны без любви не бывает. Любовь войны не признает. Любовь и в окопе живет. Не любить — не жить. Без любви — как без солнца. Солнце светит, а любовь греет. Любовь смерть побеждает. Влюбленные лучше воюют. Полюбил — победил.
Стали ребята Полюшке жгучие письма писать. До чего бы дело дошло — не известно, но помогла подготовка к наступлению. Времени у всех стало в обрез. В рубке потише стало. Только Терехин утро и вечер мимо радистки, как часы, ходит. Пройдет, кислую рожу состроит, а сам морг, морг да на Полюшку глаз и положит.
В окопе любви не скроешь. Мы к Терехину. Он нас в дальний угол окопа отвел и давай чертыхаться:
— Вы что, очумели? Какая любовь на войне? Любовь ландыш любит. А здесь чертополох и лопухи. Левкой на кирпиче не зацветет.
За этот чертополох мы с Терехнным чуть на кулаки не пустились.
Терехин замолчал и мимо Полюшки ходить бросил. Кстати, его в разведку послали. Взял он радиоприемник и ушел. Ушел и пропал. День нету. Два. Все сроки прошли. Полюшка круглые сутки не спит, по эфиру лазит, Терехина ищет.
— «Смелый», я — «Иголка»! «Смелый», я — «Иголка»! А «Смелый» как в воду канул. Командир сам не свой.
Полюшке:
— Плохо ищете!
Полюшка обратно за аппарат, а у самой руки дрожат и слезинки по щекам катятся. Полюшка к командиру:
— Придет Терехин, товарищ командир, или вовсе ему крышка? — И в слезы.
Поняли мы, что напрасно Терехин нам басни о лопухах рассказывал. Втюрилась в него девчонка. Успокаиваем мы ее.
А наступление на носу. Сведения до зарезу нужны. Начали второго в разведку снаряжать. Тут-то Поля к командиру и подкатилась.
— Разрешите мне? Я успею к сроку. Кстати, и Терехина попытаюсь... Найду.
Командир и так и сяк. И радистку жалко, и сведения нужны, а вдруг и впрямь она Терехина найдет? Упросила его Полюшка, взяла передатчик — и в лес.
К вечеру слышим передачу:
— «Гром», «Гром», я — «Иголка»! Все в порядке. Напала на след.
Вот тебе и дева! Утром обратно:
— «Гром», «Гром», иду по следу.
В обед радио говорить перестало. Немцы стрельбу открыли. Начали обратно третьего разведчика снаряжать, а к темну Полюшка пришла. И с Терехиным!
Вытянулась и рапортует. Что ты скажешь!
Терехина-то раненого она в лесу нашла. Увидел наш командир Полюшку, Терехина и прямо прослезился.
— Стало быть, и на войне любовь живет. Без любви такого не сделаешь. — Сведения принял, вздохнул и добавил: — Эх, если бы не война, мы бы такую свадьбу вам сыграли!
Полюшка бледная-бледная была, а тут как загорится вся! Глаза опустила и тихо сказала:
— Спасибо, товарищ командир. Только мы с Сережей до войны поженатые. Об этом он мне строго-настрого молчать велел и сам не говорил.
В это время и Терехин очнулся. Доложил о разведке, а в конце за свое семейное положение извинился:
— Простите, — говорит, — товарищ командир. Мы с Полюшкой довоенные муж и жена, только я об этом никому не говорил, чтобы товарищей не беспокоить.
Вот вам и лопухи с чертополохом!
Кушелев Б.