Каменев Р. «Напарник»
Я снайпер опытный. Глаз у меня зорок да и наблюдательность хорошая. А все же недавно я впросак попал...
Моего напарника Ванюшу Кузина неделю назад по ранению в госпиталь отправили. Горевал я сильно. Надежный был паренек. А хороший напарник для снайпера — правая рука. Плохой — левой руки не стоит.
Мой командир говорит:
Моего напарника Ванюшу Кузина неделю назад по ранению в госпиталь отправили. Горевал я сильно. Надежный был паренек. А хороший напарник для снайпера — правая рука. Плохой — левой руки не стоит.
Мой командир говорит:
Я снайпер опытный. Глаз у меня зорок да и наблюдательность хорошая. А все же недавно я впросак попал...
Моего напарника Ванюшу Кузина неделю назад по ранению в госпиталь отправили. Горевал я сильно. Надежный был паренек. А хороший напарник для снайпера — правая рука. Плохой — левой руки не стоит.
Мой командир говорит:
— Завтра с другим напарником пойдешь. Сашей звать.
— Хорошо, — отвечаю, — Саша так Саша, мне все равно. — А у самого сердце о Ванюше болит.
Но вот утром ранехонько мы с Сашей на опорном пункте встретились. Вижу, у Саши фигура не очень-то бравая, рост маленький. За плечами плащ-палатка. А лица в сумраке и не разглядел.
Поползли мы на передний край своей обороны. Заняли огневую позицию, замаскировались между камней.
Искоса присматриваюсь я к Саше, и все мне в нем не нравится. И полз он как-то неуклюже, и за камнем будто бы не так, как Ванюша, лежал. А главное — молчит. Хоть бы слово сказал. Вот и захотелось мне его хоть словечком уколоть.
— Ты на фронте-то давно?
— Нет, — отвечает Саша, — всего полмесяца. В вашей роте со вчерашнего дня.
А голос у напарника такой тоненький-тоненький. Тут уж меня зло разобрало. Вот, думаю, бог напарника дал. Выходит, он еще и пороху не нюхал, где-то по тылам околачивался.
Недовольным голосом ориентировал я Сашу на местности, о повадках немцев рассказал да и замолчал. Саша тоже не разговаривает.
Часа три мы лежали без движения. Ноги деревенеть начали. А смотрю, напарник лежит терпеливо. И то хорошо! Но вот метрах в шестистах фигура немца мелькнула.
— Стреляй! — говорю.
Выстрелил напарник, да только немец невредимым в траншею скрылся. Рассердился я.
— Эх ты, баба, — говорю, — мажешь.
— Я вовсе и не баба, — услышал я обиженный голос, — не баба, а девушка.
Я так и обомлел. А напарник продолжает:
— Ты только не думай, что я стрелять... — Тут она речь свою прервала и к винтовке приложилась.
Когда дымок после выстрела рассеялся, увидел я, что немец около своего дзота на земле корчится. Другой гитлеровец из траншеи выпрыгнул, хотел утащить раненого бапдита, но Саша и этого разбойника рядом уложила. Вот так, думаю, Саша. А она дозарядила винтовку и продолжает свою прерванную речь:
— ...Ты не думай, что стрелять не умею. Я на курсах снайперов отличницей была.
— Ничего я не думаю, — уже более дружелюбно отвечаю ей. — Я знал, что командир плохого напарника мне не даст.
А у самого на себя такая обида: ведь лучшим снайпером считаюсь, фашиста за полкилометра среди камней различаю, все наблюдательностью своей хвалился, а тут не мог девушку от парня отличить!
А Саше я так и не сказал, за кого я ее вначале принял. И вы не говорите, а то смеяться будут.
Моего напарника Ванюшу Кузина неделю назад по ранению в госпиталь отправили. Горевал я сильно. Надежный был паренек. А хороший напарник для снайпера — правая рука. Плохой — левой руки не стоит.
Мой командир говорит:
— Завтра с другим напарником пойдешь. Сашей звать.
— Хорошо, — отвечаю, — Саша так Саша, мне все равно. — А у самого сердце о Ванюше болит.
Но вот утром ранехонько мы с Сашей на опорном пункте встретились. Вижу, у Саши фигура не очень-то бравая, рост маленький. За плечами плащ-палатка. А лица в сумраке и не разглядел.
Поползли мы на передний край своей обороны. Заняли огневую позицию, замаскировались между камней.
Искоса присматриваюсь я к Саше, и все мне в нем не нравится. И полз он как-то неуклюже, и за камнем будто бы не так, как Ванюша, лежал. А главное — молчит. Хоть бы слово сказал. Вот и захотелось мне его хоть словечком уколоть.
— Ты на фронте-то давно?
— Нет, — отвечает Саша, — всего полмесяца. В вашей роте со вчерашнего дня.
А голос у напарника такой тоненький-тоненький. Тут уж меня зло разобрало. Вот, думаю, бог напарника дал. Выходит, он еще и пороху не нюхал, где-то по тылам околачивался.
Недовольным голосом ориентировал я Сашу на местности, о повадках немцев рассказал да и замолчал. Саша тоже не разговаривает.
Часа три мы лежали без движения. Ноги деревенеть начали. А смотрю, напарник лежит терпеливо. И то хорошо! Но вот метрах в шестистах фигура немца мелькнула.
— Стреляй! — говорю.
Выстрелил напарник, да только немец невредимым в траншею скрылся. Рассердился я.
— Эх ты, баба, — говорю, — мажешь.
— Я вовсе и не баба, — услышал я обиженный голос, — не баба, а девушка.
Я так и обомлел. А напарник продолжает:
— Ты только не думай, что я стрелять... — Тут она речь свою прервала и к винтовке приложилась.
Когда дымок после выстрела рассеялся, увидел я, что немец около своего дзота на земле корчится. Другой гитлеровец из траншеи выпрыгнул, хотел утащить раненого бапдита, но Саша и этого разбойника рядом уложила. Вот так, думаю, Саша. А она дозарядила винтовку и продолжает свою прерванную речь:
— ...Ты не думай, что стрелять не умею. Я на курсах снайперов отличницей была.
— Ничего я не думаю, — уже более дружелюбно отвечаю ей. — Я знал, что командир плохого напарника мне не даст.
А у самого на себя такая обида: ведь лучшим снайпером считаюсь, фашиста за полкилометра среди камней различаю, все наблюдательностью своей хвалился, а тут не мог девушку от парня отличить!
А Саше я так и не сказал, за кого я ее вначале принял. И вы не говорите, а то смеяться будут.
Каменев Р.